Цель статьи заключается в формировании рамочного определения понятия «посткапитализм». Современный мир постмодерна переживает серьёзный институциональный кризис. Одновременно рушатся его экономическая опора, основанная на доминировании финансового капитализма, и социальная основа – универсальная модель социального развития, выстроенная вокруг универсалистской модели потребления.

Дискурсы посткапитализма в российской и западной научной и экспертной среде имеют разные характеристики. Однако в обоих случаях они с одной стороны, отражают осознание тупиковости развития в рамках существующих моделей глобализации, с другой, становятся признанием изменения капитализма как универсалистской социально-экономической системы, лежащей в основе и межгосударственного взаимодействия. В статье подчёркивается неизбежность возрастающего влияния неэкономических факторов на развитие социально-экономических систем, включая их роль в международных отношениях.

Посткапитализм представляет собой скорее набор принципов организации пространств, выстраивания внутри них системы экономических и политических связей, чем модель развития. Будучи элементом возврата к пространственному миру, посткапитализм обсуждается преимущественно в контексте международных процессов как переходный период в международных политических и экономических отношениях.

В предлагаемом исследовании даётся описание и общий анализ административных единиц хуацяо нунчан – фермерских хозяйств китайских реэмигрантов на территории современного Китая. Данные поселения как один из вариантов администрирования эмигрантов были заселены в три этапа в 1950–1980-х гг. Изначально они имели вид сельскохозяйственных единиц, первыми жителями которых стали этнические китайцы, массово возвращавшиеся из Малайзии, Индонезии, Вьетнама и некоторых других стран в Китайскую Народную Республику. Автор ставит перед собой задачу восполнить пробелы в описании данного феномена, а также предпринимает попытку анализа логики создания и периодизации этапов заселения и реформирования данных административных единиц на территории Китая, структурируя и обобщая имеющуюся информацию. Особенность данной статьи состоит в привязке к историческому контексту, что позволяет понять специфику поселений данного типа. В результате анализа работ китайских экспертов выявлена главная причина выбора властями КНР данного формата организации переселенцев: это был способ быстрого решения проблемы голода и трудоустройства больших масс беженцев. Со временем в данном формате внутренней работы с эмигрантами обнаружилось много недостатков. Изначальная экономическая несостоятельность поселений, неблагоприятный социокультурный фон и отсутствие грамотного подхода в организации жизни переселенцев требовали постоянного реформирования. Постепенная трансформация части хозяйств хуацяо нунчан из убыточных госхозов в прибыльные сельскохозяйственные предприятия происходила за счёт децентрализации принятия решений, переориентации на локальные рынки, снятия социального напряжения, обучения кадров и интеграции замкнутых на себе поселений в экономику Китая. Иллюстративно приведены выдержки из воспоминаний самих переселенцев, в контексте представлена и краткая характеристика некоторых фермерских хозяйств хуацяо как способа администрирования и социализации вернувшихся на родину китайских эмигрантов. Кроме того, в статье даётся краткий анализ терминологии, связанной с данной темой.

Глобальная миграция всегда оказывала влияние на страны, организации и на отдельных лиц, но внимание, уделяемое со стороны научного сообщества потенциалу иммигрантов, не соответствовало важности этого феномена. 
В статье актуализируется представление о том, что обозначенная авторами проблема потенциала иммигрантов для стран-реципиентов и стран-доноров ранее не была предметом научного изучения в формате её двойственности. Российские учёные потенциал мигрантов рассматривали в контексте потенциала соотечественников из ближнего зарубежья, оставшихся там после образования независимых государств, или потенциала внутренних мигрантов и регионального перераспределения человеческих и трудовых ресурсов. Доминировали оценочные представления о миграционном потенциале определённой социально-демографической группы, проживающей на конкретной территории и имеющей определённые этнические признаки.
В нашем исследовании подчёркивается дуальность потенциала внешних мигрантов. Наряду с тем вкладом, который мигранты вносят в развитие странреципиентов, страны-доноры также имеют существенные преимущества, используя миграционные способности и возможности своих граждан, осуществляющих трудовую деятельность в эмиграции. 
Цель статьи – расширить теоретические подходы к изучению «миграционного потенциала» и рассмотреть его как интегративную систему количественных и качественных характеристик наиболее активного населения, имеющего высокий уровень миграционной мобильности и мотивированного к смене места жительства. В статье рассмотрены и уточнены основные понятия, определена структура миграционного потенциала, выявлены механизмы и факторы влияния потенциала иммигрантов на экономическое и демографическое развитие стран-реципиентов и стран-доноров. 
Результаты исследования: на основе проблемно-ориентированного обзора российских и зарубежных научных публикаций выявлены составляющие функциональных потенциалов (субпотенциалов) миграционного потенциала и разработана их типовая структура. Миграционный потенциал рассмотрен как гибкая и корректирующая переменная. Проанализировано позитивное и негативное воздействие миграции на различные сферы жизнедеятельности стран-доноров и стран-реципиентов. В частности, образовательный потенциал отражается в интеллектуальном потенциале высококвалифицированных мигрантов и способствует развитию инновационной деятельности в принимающем регионе. В то же время низкий уровень интеграционного потенциала внешних мигрантов может быть источником ксенофобских настроений со стороны принимающего населения. Для стран-доноров основным положительным и преобразующим фактором глобальной миграции являются денежные переводы. Авторы приходят к выводу, что полученные результаты свидетельствуют о формировании интегративной системы миграционного потенциала, в этой связи актуальным становится решение задач по созданию условий для привлечения мигрантов в соответствии с потребностями демографического и социально-экономического развития России и формированию новых подходов к реализации миграционной политики.

Редакционная статья предваряет тематическую секцию номера, основанную на докладах, сделанных участниками конференции «Советская дипломатия в годы Второй мировой войны», прошедшей в МГИМО МИД России 30 июня 2023 года. Обращается внимание на следующие особенности советской дипломатии военного периода. Во-первых, это стремление и умение договариваться даже тогда, когда интересы и подходы существенно расходятся. Во-вторых, это умение находить выверенный баланс между твёрдым отстаиванием своей позиции, с одной стороны, и гибкостью и прагматизмом, с другой, в интересах достижения конечной цели – победы над врагом. В-третьих, история международных переговоров периода Второй мировой войны – это пример столкновения и взаимодействия крупных политических деятелей. Следует признать очевидное: в этой персонифицированной «дипломатии лидеров» И. В. Сталин в большинстве случаев переигрывал своих партнёров.

Истории Второй мировой войны красноречиво показывает, что именно дипломатия необходима и в условиях войны, и в процессе выхода из войны и переговоров о мире, и в деле строительства нового миропорядка.

В статье на базе документов российских, американских и британских архивов анализируется коалиционная дипломатия СССР, США и Великобритании с акцентом на то, как союзники соблюдали принятые на себя обязательства и другие правила поведения в подобных коалициях на протяжении всей Второй мировой войны. Помимо выполнения обязательств, к этим правилам относятся учёт интересов партнёров по коалиции, согласованность действий в достижении общей цели, умение преодолевать имеющиеся разногласия ради сохранения единства коалиции, способность не переходить красной черты, за которой следует развал коалиции. Проведённый автором сравнительный анализ советской и западной дипломатии по этим параметрам показывает, что в целом участники «Большой тройки» антигитлеровской коалиции стремились придерживаться этих правил, что в конечном итоге и обеспечило разгром общего врага. Однако в важнейших стратегических вопросах советская сторона была гораздо честнее своих западных союзников в выполнении принятых на себя обязательств. Кроме того, она была заметно активнее в стремлении к институционализации антигитлеровской коалиции с целью повысить её устойчивость и добиться равноправного участия СССР в принятии важнейших решений по ведению войны и послевоенному урегулированию. Достижению такого равноправия, как показано в статье, препятствовало нежелание западных союзников принимать Советский Союз в качестве долговременного полноценного партнёра и законного члена «клуба» великих держав не только в войне, но и в послевоенном миропорядке. Помимо геополитических факторов, это объяснялось и глубокими культурно-цивилизационными причинами, прежде всего – традиционным для Запада комплексом превосходства и представлением об исторической России как о «недостаточно цивилизованной» стране, «недостойной» принятия в евро-атлантическое сообщество. В статье приводятся малоизвестные документы из архивов США и Великобритании, наглядно иллюстрирующие подобный менталитет. Вместе с тем автор показывает, что такой подход разделяли не все представители политического класса англо-американских демократий: и в Вашингтоне, и в Лондоне были деятели, готовые к конструктивным и подлинно равноправным отношениям с СССР и предлагавшие конкретные пути к достижению такого сотрудничества. Однако не они определяли основной вектор западной политики.

По каналам советской разведки и внешнеполитического ведомства в Москву в первой половине 1941 г. поступала информация о сближении Берлина и Хельсинки, расширении германо-финского военного сотрудничества, прибытии в Финляндию германских войск и военной техники, отправке в Германию финских добровольцев для комплектования войск СС, строительстве укреплений вдоль советской границы, концентрации финских войск на советской границе. После нападения Германии на СССР Финляндия несколько дней соблюдала нейтралитет, выжидая удобного момента, и 26 июня 1941 г. объявила войну Советскому Союзу. Успех боевых действий на советско-финском фронте в июле – декабре 1941 г. был на стороне нашего противника. С конца декабря 1941 г. по лето 1944 г. советские и финские войска вели «позиционную войну», а линия фронта практически не изменялась. В тот период в Стокгольме, превратившемся в своеобразный геополитический центр, советские дипломаты во главе с А.М. Коллонтай и советские разведчики решали сложную задачу по склонению Финляндии к проведению мирных переговоров с Советским Союзом и выводу её из войны. Важную посредническую роль в организации мирных переговоров играла Швеция, соблюдавшая нейтралитет в войне и традиционно поддерживавшая хорошие отношения с Финляндией. Кроме того, Москве удалось убедить Вашингтон оказывать дипломатическое давление на Хельсинки по вступлению в переговоры, что постепенно дало положительный результат. Разносторонние усилия советских дипломатов и разведчиков, а также личное активное участие в сложном дипломатическом марафоне А.М. Коллонтай позволили провести в Москве два этапа советско-финских переговоров в марте и сентябре 1944 г. Если мартовские переговоры, по вине финских делегатов и политиков, оказались безрезультатными, то в сентябре удалось склонить финскую сторону к заключению перемирия и прекращению Финляндией боевых действий. Успех советской дипломатии привёл к постепенному развалу коалиции стран – противников СССР, возглавляемой Германией, и очередным звеном, выпавшим из этой цепи, стала Финляндия.

В статье рассматриваются некоторые аспекты советско-венгерских отношений с момента установления дипломатических отношений в 1934 г. вплоть до вступления Венгрии во Вторую мировую войну на стороне держав «оси». При этом акцент делается на исследование деталей отношений между малыми и великими державами, борьбы малых европейских государств, в частности Венгрии, за свои национальные интересы против посягательств нацистской Германии на суверенные права в формировании внешнеполитического курса.

Этот курс определялся двумя главными факторами: заинтересованностью венгерской политической элиты во главе с М. Хорти в формировании своеобразного «крестового похода» против коминтерновской Советской России, с одной стороны, и стремлением Будапешта избежать серьёзной вовлечённости в какой-либо крупный конфликт между великими державами – с другой. Объективно, сочетание этих двух факторов соответствовало политике западных умиротворителей Гитлера по перенаправлению германской экспансии на Восток. Американским и западноевропейским (Великобритания, Франция) акторам в этой геополитической схеме отводилась роль наблюдателей за глобальным столкновением фашистской Германии и Советского Союза до их полного истощения в войне друг с другом. Венгрия, по мысли будапештских стратегов, при этом имела шансы заполучить место среди таких «наблюдателей» без прямого участия в конфликте с последующим участием в новом территориальном размежевании после окончания военных действий. Реальное положение вещей на Европейском континенте к началу 1940-х гг. сложилось, однако, таким образом, что великим западным державам (США и Великобритании) не удалось канализировать гитлеровские планы по завоеванию мирового господства на Восток. Возникла экзистенциальная угроза самим этим державам, повлекшая за собой их вступление в войну.

В этих условиях советская дипломатия предприняла шаги с целью не допустить присоединения Венгрии к участию в войне на стороне гитлеровской Германии. Несмотря на то, что эти шаги не увенчались успехом, изучение этого дипломатического опыта полезно в контексте современного процесса формирования мультиполярного мира.

Статья посвящена анализу политики и дипломатии СССР на Дальнем Востоке, формировавшихся в 1920-е – 1940-е гг. под воздействием двух разнонаправленных факторов: идеологического, определявшегося характером советской политической системы, и геополитического, отражавшего учёт Москвой актуальной политической обстановки, порой ставившей перед советским правительством непростые задачи обеспечения безопасности молодого государства в условиях нарастания международной напряжённости как в мире в целом, так и на Дальнем Востоке в частности.
Этот период разбивается на четыре заметно отличных друг от друга временных отрезка, каждый из которых характеризовался специфическими чертами, приоритетами и вызовами. Вместе с тем они подчинены общей задаче упрочения позиций страны в регионе. Мы выделяем здесь следующие периоды:
–    1927-1932 гг.: обострение отношений между правительством Гоминьдана и Москвой после 1927 г. (разрыв Гоминьдана и КПК), конфликт на КВЖД 1929 г. и вплоть до урегулирования отношений с правительством Чан Кайши на фоне нараставшей японской агрессии в Маньчжурии (на северо-востоке Китая). Умелое сочетание использования силы и изворотливости;
–    1930-е гг., особенно после начала агрессивной войны Японии в собственно Китае. Имело место ограниченное взаимодействие СССР с Китайской Республикой на фоне настороженных советско-японских отношений, кульминацией которых стали вооружённые столкновения на о. Хасан и на р. Халхин-Гол, а также подписание советско-японского Пакта о нейтралитете;
–    Великая Отечественная война 1941–1945 гг.: все усилия советского государства были сконцентрированы вокруг центральной задачи – нанесения поражения германскому агрессору, советская дипломатия сосредотачивалась вокруг центральных для Москвы межсоюзнических отношений и открытия второго фронта, а вопросы дальневосточной политики носили маргинальный характер;
–    зима – лето 1945 г., политическое, дипломатическое и военное участие СССР на Дальнем Востоке развернулось в полном объёме на фоне подготовки Советского Союза к вступлению в войну против Японии, как это было обещано союзникам в Ялте. Дипломатическая деятельность СССР активно развивалась по всем направлениям.

Цель статьи – выявить роль и место представлений о послевоенной многополярности в концептуальном арсенале советской дипломатии на завершающих этапах Великой Отечественной войны. Основное внимание уделено идеям двух крупных советских дипломатов М.М. Литвинова и И.М. Майского. Источниковую базу исследования составили опубликованные и архивные записки сотрудников НКИД, материалы заседаний комиссии НКИД по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства. Хотя внешнеполитические представления Литвинова и Майского в 1943–1945 гг. уже служили объектом изучения в отечественной и зарубежной историографии, исследователей, как правило, интересовало конкретное содержание взглядов двух дипломатов по тем или иным международным проблемам. В данной статье автор меняет постановку исследовательского вопроса и стремится выявить базовые концептуальные основания, на которых строились суждения Литвинова и Майского. Анализ взглядов советских дипломатов и экспертов (С.А. Лозовский, Б.Е. Штейн, Я.З. Суриц, Е.В. Тарле), чьи точки зрения в меньшей степени изучены в историографии, добавляет статье новизны. Особое внимание автор обращает на характер концептуализации Литвиновым и Майским послевоенной международной конфигурации как специфического многополярного мира, хотя сам термин не использовался советскими дипломатами. В статье изучены вопросы о том, какой советские дипломаты видели послевоенную архитектуру безопасности, считали ли биполярность неизбежной, под влиянием каких факторов находились их внешнеполитические представления. Активизация дискуссий о развитии многополярности в современных международных отношениях придаёт указанной проблематике актуальность. По результатам проведённого исследования автор пришёл к выводу о том, что концептуальная рамка представлений советских дипломатов в 1943–1945 гг. о послевоенном устройстве была далека от моделей биполярности и Холодной войны. Высокопоставленные сотрудники НКИД не исключали варианта нарастания противоречий между СССР и западными странами во главе с США и Великобританией, однако предпочитали этому варианту сотрудничество ведущих держав антигитлеровской коалиции на базе негласного раздела «сфер интересов». Вариант направленного против СССР сплочённого англо-американского фронта учитывался, однако перед советской дипломатией стояли задача предотвратить его образование, а также играть на противоречиях между Вашингтоном и Лондоном.

Статья посвящена исследованию роли этноконфессионального фактора в российско-турецких отношениях. Авторы рассматривают концепции Русского и Тюркского миров в качестве геополитических проектов России и Турции на евразийском пространстве в рамках методологии критической и классической геополитики. Предметом исследования выступает цивилизационный вопрос как один из инструментов конкуренции и сотрудничества России и Турции на евразийском пространстве. Методология исследования представлена цивилизационным подходом и критической геополитикой. Авторы выделяют следующие турецкие и российские механизмы реализации этноконфессиональной политики в процессе конкуренции за геополитическое пространство: конструирование положительного образа «братского народа»; популяризация совместной истории, культуры, религии, языка, национальных героев; формирование пророссийской и протурецкой национальных элит; использование этнонационального фактора во время внутриполитических кризисов. Это прослеживалось как в имперский период, так и на современном этапе развития государств. В продвижении концепта Тюркского мира значимую роль играет личностный фактор ныне действующего президента Турецкой Республики Р.Т. Эрдогана, который активно позиционируется как ключевая фигура консолидации Тюркского мира.

Визиты иностранцев в СССР в 1920-е гг. были наиболее эффективным, но, в то же время, рискованным способом показать достижения молодого советского государства. Цель статьи состоит в том, чтобы на основании ранее не опубликованных материалов Российского государственного архива социально-политической истории (Ф. 537, оп. 2) изучить различные модели приёма гостей, маршруты их передвижения, а также программы проведения досуга и ответить на вопрос, каким образом руководители советского спорта на ранних этапах становления государства маскировали многочисленные недостатки (главным образом, экономические и инфраструктурные) и выводили на передний план спортивные и культурные победы, формируя позитивный имидж СССР в мире через формально неполитический институт. 
Руководители советской физкультуры отнюдь не стремились ограждать иностранцев от визитов в страну, наоборот, охотно приглашали все желающие команды, которые могли позволить себе такую поездку. В идеальном комплексном приёме должны были органично сочетаться четыре составляющих: спорт (само состязание), культура (театр, кино, экскурсионные прогулки), быт (прямое общение с советскими рабочими), отдых команды. В этом случае визит получал положительные отзывы за рубежом и способствовал повышению международного престижа СССР как первого социалистического государства, что и было главной задачей советской спортивной дипломатии во второй половине 1920-х гг. после прорыва международной изоляции. Однако таким визитам был присущ ряд перманентных ограничений и недостатков. Сильно варьировалась степень идеологической обработки делегаций: если европейские пролетарии активно посещали памятные для Октябрьской революции места, то гости с Востока знакомились только с культурной жизнью страны. Несмотря на призывы Красного спортивного Интернационала, делегации не имели возможности побывать в провинции; маршруты были практически одинаковыми и пролегали по крупнейшим городам советского государства (Москва, Ленинград, Харьков, Одесса). И даже в союзных центрах иностранцы сталкивались с организационными трудностями: транспортными издержками, слабым хозяйственным обеспечением, проблемами с питанием, что снижало успех пропагандистской работы. Это объяснялось отсутствием единой нормативной базы для приёма зарубежных гостей в первое десятилетие функционирования советской спортивной дипломатии, а также общей неравномерностью инфраструктурного развития страны.